Рубрика "СТАРАЯ ПЛАСТИНКА".
Ко Дню Рождения АЛЕКСАНДРА ВЕРТИНСКОГО...
«В бананово-лимонном Сингапуре...», «Желтый ангел», «Доченьки»... Пишу эти строки, а память с готовностью озвучивает их грассирующим, слегка надтреснутым, не похожим ни на какой другой голосом. Под легкое шипение патефонной иглы голос этот забирается в душу, заманивает ностальгической тоской и вдруг – словно ломается, становясь надменным, холодным, капризным, жеманным, а затем, также неожиданно, окрашивается ироническими насмешливыми интонациями. Обаяние Александра Вертинского – именно в этих бесконечных модуляциях голоса, блистательных перевоплощениях, балансировании на грани между игрой и откровением.
А еще в удивительной пластике его рук – таких артистичных, выразительных, способных одним движением сыграть гордость или покорность судьбе, презрение или радость, показать балерину, матроса, короля – кого угодно!
Евгений Евтушенко как-то сказал, что «Вертинский был не поэт, не композитор, не певец, не актер. Вертинский был человек-спектакль».
Пьеса его жизни больше похожа на легенду. Родом из Киева, который, несмотря на не слишком веселое детство, всегда оставался для Александра «родиной нежной». Отец, Николай Вертинский – частный поверенный, на досуге занимался журналистикой; мать, Евгения Скалацкая – родом из дворянской семьи. Саша и его сестра Надя были детьми внебрачными. Первая супруга Вертинского развода категорически не давала, и он смог «усыновить» собственных детей лишь несколько лет спустя. Мальчику было три года, когда умерла мать, а спустя еще два года угас от чахотки и отец. Дети попали в разные семьи, причем воспитывающая Александра тетка зачем-то соврала, что его сестра умерла. Лишь спустя двадцать лет Вертинский встретился с Надей – звездой провинциальной опереточной труппы.
Годы, проведенные в Киеве, отмечены исключением из Первой императорской Александрийской гимназии (за неуспеваемость и дурное поведение) и переводом в заведение попроще (Четвертую классическую гимназию), первыми (крайне неудачными!) театральными опытами, литературными пробами (театральные рецензии на выступления знаменитостей, гастролировавших в Киеве, и рассказы в местных газетах), знакомством с поэтами и художниками. В богемный круг Александр вписался легко, а вот на жизнь приходилось зарабатывать более прозаическими способами: работал грузчиком, продавал открытки, служил корректором в типографии, побывал даже бухгалтером в гостинице «Европейская».
Но Киев уже казался Александру тесным, провинциальным – манила Москва, размах, простор.
В столице Александр пробует силы в литературных и драматических обществах, на сцене Театра миниатюр в Мамоновском переулке, дебютирует в кино, снимается в немых фильмах студии Ханжонкова. Если верить
Д. Самину (автору книги «Самые знаменитые эмигранты России»), именно Вертинский привел на кинофабрику Веру Холодную, разглядев «демоническую красоту и талант актрисы в скромной, никому не известной жене прапорщика Холодного».. Тайная любовь к звезде немого кинематографа вдохновила Александра на первые песни – «Маленький креольчик», «За кулисами», «Ваши пальцы пахнут ладаном».
Богемная жизнь манила и затягивала, и Вертинский с энтузиазмом предается ее соблазнам. Особенно пристрастился он к немецкому кокаину «Марк»: до революции этот галлюциногенный порошок свободно продавался в аптеках. Подружился с бунтарями-футуристами и, хотя и говорил, что оные «выставляли на выставках явно издевательские полотна и притворялись гениями», с удовольствием расхаживал с ними по Тверской, театрально раскрасив лицо, с деревянными ложками в петлице. Особенно сблизился с Маяковским, поэтический дар которого высоко ценил. А вот попытка поступить в МХТ окончилась фиаско: принимавший экзамен Станиславский «зарубил» Александра – из-за дефекта дикции. Однако, когда началась Первая мировая война, Вертинский сменил богемный облик на форму санитара и отправился добровольцем на фронт. Много лет спустя, вспоминая о своих вахтах в санитарном эшелоне 68, курсировавшем между передовой и Москвой, Александр записал родившуюся в те бессонные ночи фантазию: «В поезде была книга, в которую записывалась каждая перевязка. Я работал только на тяжелых. Легкие делали сестры. Когда я закончил свою службу на поезде, на моем счету было тридцать пять тысяч перевязок! «Кто этот Брат Пьеро?» – спросил Господь Бог, когда ему докладывали о делах человеческих. «Да так... актер какой-то, – ответил дежурный ангел. – Бывший кокаинист». Господь задумался. «А настоящая как фамилия?» – «Вертинский». – «Ну, раз он актер и тридцать пять тысяч перевязок сделал, помножьте все это на миллион и верните ему в аплодисментах».
Аплодисменты действительно стали неотъемлемой частью его будущей артистической славы. А пока в поезде он пел свои «ариетки» для раненых. Чтобы побороть стеснительность, накладывал сильный грим. Так родилась знаменитая маска Пьеро – образ, в котором Вертинский впервые покорил публику в 1915 году в Арцыбушевском театре миниатюр. Белый балахон, «лунное освещение», мертвенный лилово-лимонный свет рампы, на белой маске лица – трагические черные брови, алый рот. И руки, которые, кажется, жили сами по себе – вздымались, мучительно заламывались, порхали, играли. Как будто мим вдруг решил стать певцом! Пел «белый Пьеро» о никем не понятом, одиноком человеке, таком хрупком и беззащитном в огромном безжалостном мире. В его песнях-новеллах, маленьких пьесах с коротким сюжетом рождался новый жанр, неизвестный русской эстраде, вобравший эстетику модернистских течений в искусстве. Поэтической канвой служили произведения стихотворцев Серебряного века – Александра Блока, Анны Ахматовой, Игоря Северянина. Только Серебряный век у Вертинского становился ближе к публике, «домашнее», проще, с улыбкой, «игрушечнее». Сочинял Александр песни и на свои стихи, которые, правда, больше напоминали цитатные коллажи его любимых поэтов. Пел артист речитативом – то плавным, то резко скачущим, скандированным – благодаря чему создавалось впечатление читаемых на фоне мелодии стихов. Разозлившее когда-то Станиславского корявое грассирование из дефекта превратилось в достоинство, придававшее особый «личный» шарм и выразительность его исполнению.
В 1917 году певец попрощался со своим «белым Пьеро», выбрав амплуа его «черного» собрата: вместо мертвенно-бледного грима – маска-домино, а белый балахон сменила черная одежда с белым шейным платком. В песнях протрезвевшего и «утратившего наивные грезы юности» Пьеро добавилось язвительности и иронии. После переворота Вертинский написал одну из самых своих трагичных песен – романс «То, что я должен сказать» – о гибели трехсот московских юнкеров. Последовал вызов в ЧК. «Вы же не можете запретить мне их жалеть!» – защищался артист. «Надо будет – и дышать запретим», – ответили ему. И все же до 1919 года Александр еще гастролировал по России. Несмотря на хаос и разруху, народ валом валил на декадансного певца, у него даже появились подражатели. Тем не менее Вертинский уехал. «Я сошел с парохода. В Константинополь. В эмиграцию. В двадцатипятилетнее добровольное изгнание».
За четверть столетия певец сменил много стран, подолгу живя в Европе, Штатах, Шанхае. Пожалуй, самый яркий творческий взлет пришелся на годы, прожитые в Париже, который он называл «родиной моего духа». Отточенная виртуозность, врожденный аристократизм, слегка ироничная манера исполнения притягивали и завораживали публику. На выступлениях Вертинского бывали короли, принцы, миллионеры, звезды экрана, балета, театра – перечень поклонников и друзей артиста говорит о многом! Равно как и эпитеты, которым щедро наделяли певца: «Шаляпин эстрады», «сказитель русской сцены».
В Шанхае немолодой уже Вертинский встретил, наконец, свою любовь и судьбу – сказочной красоты грузинку Лидию Циргваву. И что 34 года разницы, если «она у меня как иконка – Навсегда. Навсегда». И – чудо: очередное письмо-просьба разрешить вернуться на родину в этот раз сработало! Говорят, что Сталин, просматривая список фамилий, сказал про Вертинского: «Этот пусть живет – на родине». В 1943 году с четырехмесячной дочерью Марианной Вертинские приехали в Москву.
Представить Александра в декорациях сталинской эпохи очень трудно даже сейчас. Его безупречный фрак с гвоздикой в петлице и белым треугольником платка с монограммой в кармане («Чтоб не потеряться», – шутил артист!), среди кургузых пиджаков с ватными плечами и крепдешиновых юбок в партере был покруче бельма на глазу. Не говоря уже обо всех этих Ирэнах, мадам, лиловых неграх и бананово-лимонных Сингапурах, о которых пел это совершенно ирреально несоветский человек. Нечего удивляться, что из 100 песен репертуара Вертинского к исполнению были разрешены лишь 30.
Но это не останавливало «идеологически сомнительного» артиста: за последние 14 лет своей жизни в СССР он несколько раз исколесил страну, давая по 24 концерта в месяц – в театрах, концертных залах, на заводах, в шахтах, детских домах. Вертинский словно жил в двух измерениях: на гастролях – полные залы, популярность; в официальной советской прессе – девственное молчание; в эфире – ни одной песни, изымаются из продажи пластинки, цензор на каждом концерте. Нет, конечно, Александра не преследовали, но и в реальность не пускали, отведя роль музейного экспоната. Не помогла даже хвалебная песня «Он», сочиненная в честь Сталина («Чуть седой, как серебряный тополь, он стоит, принимая парад»). С горечью Вертинский замечает: «Я существую на правах публичного дома: все ходят, но в обществе говорить об этом неприлично».
Правда, в 1951 году за роль кардинала в фильме Калатозова «Заговор обреченных» Вертинский был удостоен Сталинской премии. А вот как певец никакими профессиональными титулами отмечен не был. Рассказывают, что уже в конце жизни ему попытались дать «заслуженного артиста». В аттестационной комиссии состоялся следующий диалог: «Нужны какие-нибудь основания. Вы выигрывали конкурсы?» – «Нет», – отвечал Вертинский. «Ну, может быть, общественные организации выдвигали вас на награды?» Молчание. «Ничего не получается, – говорят. – Как мы можем представлять вас на звание, когда у вас совершенно ничего нет?» – «Да! – сказал Вертинский с глубоким вздохом. – У меня совершенно ничего нет, кГоме миГового имени!»
Жена певца, Лидия Вертинская в книге «Синяя птица любви» вспоминает: «Через несколько дней после смерти Вертинского (21 мая 1957 г. – прим. автора) я видела сон. Муж и я идем очень быстро по перрону вокзала вдоль стоящего поезда. Александр Николаевич держит меня под руку, очень волнуется и боится опоздать. Он уезжает, я его провожаю. Он говорит, что поезд его номер пять и вагон номер пять, а место шестое: «Лиля, не забудь». Через несколько дней на Новодевичьем кладбище, где похоронен Александр Николаевич, в конторе я получила пропуск... Развернув его, прочитала, что Александр Николаевич Вертинский похоронен на участке номер пять, ряд пятый, место могилы шестое».
Еще одно мистическое событие в истории жизни маэстро, который, и уйдя в мир иной, не растворился бесследно. Из песен Вертинского в минувшем столетии родился и обрел всенародную любовь на 1/6 части света – в СССР – жанр авторской и бардовской песни, подарив нам Булата Окуджаву, Владимира Высоцкого, Бориса Гребенщикова, Александра Башлачева. И сегодня, наслаждаясь изящным завораживающим шансоном «последнего певца Серебряного века», вспоминаешь его пророческие слова: «Жизнь надо выдумывать, создавать. Помогать ей, бедной и беспомощной, как женщине во время родов. И тогда что-нибудь она из себя, может быть, и выдавит! Не надо на нее обижаться и говорить, что она не удалась. Это вам не удалось у нее ничего выпросить. По бедности своего воображения. Надо хотеть, дерзать и, не рассуждая, стремиться к намеченной цели. Этим вы ей помогаете. И ее последнее слово, как слово матери вашей, всегда будет за вас».
Автор: Вика Нова
Сайт: Знаменитости